(Блейк Крауч: "Тёмная материя")
<...>
Из скрытой в стене двери выходит худощавый, с бородкой мужчина.
Свет меркнет.
– Я – Стив Конколи, – представляется он, – продюсер того, что вы пришли посмотреть. – Он отрывает пластиковый пакет от диспенсера у двери. – Телефоны складываем в мешочек. Вам вернут их на выходе.
Пакет идет по кругу, наполняясь мобильниками.
– Несколько слов о том, что вы увидите в следующие десять минут вашей жизни. – Художник просит оставить на потом интеллектуальные интерпретации и постараться принять инсталляцию эмоционально. – Добро пожаловать на «Сплетение»!
Конколи забирает пакет с телефонами и открывает дверь.
Я вхожу последним.
В первые секунды мы сбиваемся в кучку в темном, ограниченном пространстве. Дверь захлопывается с гулким эхом, разбегающимся по просторному, напоминающему склад помещению, и все погружается во мрак.
Где-то вверху появляются тусклые пятнышки света.
Звезды.
Выглядят они поразительно настоящими и как будто тлеют. Одни близко, другие далеко, и каждые несколько секунд та или другая срывается и пронзает пустоту, оставляя мерцающий след.
И вот я уже вижу то, что лежит впереди.
– Господи!.. – выдыхает кто-то в нашей группе.
Это лабиринт, построенный из плексигласа и тянущийся, благодаря какому-то визуальному эффекту, в бесконечность под вселенной звезд.
Через панели пробегает волнистая рябь света.
Наша группа нестройно движется вперед.
Входов в лабиринт пять, и я стою у центрального, смотрю, как другие расходятся по разным дорожкам.
Мое внимание привлекает какой-то негромкий звук. Это не столько музыка, сколько белый шум, что-то вроде телевизионных помех – глубокое, ровное шипение.
Выбрав вход, я вступаю в лабиринт. Транспарентность исчезает.
Плексиглас залит почти слепящим светом. Свет повсюду, даже под ногами.
Проходит минута, и на некоторых панелях возникает ряд закольцованных образов.
Рождение – кричащий ребенок, плачущая от счастья мать.
Осужденный на смерть дрыгает ногами и дергается в петле.
Метель.
Океан.
Расстилающийся пустынный пейзаж.
Я иду дальше.
Попадаю в тупики.
В слепые повороты.
Видеоряд на панелях ускоряется.
Смятые останки разбитой вдребезги машины.
Любовники, слившиеся в пароксизме страсти.
Больничный коридор, медсестры и врачи, показанные глазами больного, которого везут куда-то на каталке.
Крест.
Будда.
Пентаграмма.
Символ мира.
Ядерный взрыв.
Свет гаснет.
Звезды возвращаются.
Я снова смотрю через плексиглас, только теперь через какой-то цифровой фильтр – статика, роящиеся насекомые и падающий снег, – отчего мои спутники в лабиринте напоминают силуэты, бредущие по бесконечной пустоши.
И вопреки смятению и страху последних двадцати четырех часов, а может быть, именно из-за всего пережитого, то, что я вижу в этот момент, прорывается ко мне и бьет в полную силу.
Я смотрю на других в лабиринте, и у меня такое чувство, что мы не только не в одном помещении, но даже и не в одном пространстве.
Мы в разных, разъединенных мирах и движемся каждый в своем направлении.
В какой-то миг меня переполняет неодолимое ощущение одиночества и потери.
Это не скорбь и не боль, но что-то более древнее, глубинное, первоосновное.
И вслед за осознанием этого приходит ужас – ужас перед окружающим нас беспредельным равнодушием.
Не знаю, этого ли результата рассчитывала достичь своей инсталляцией Дэниела, но для меня он именно таков.
Мы все бредем через холодную пустыню нашего существования, наделяя ценностью и значимостью пустое и никчемное, когда все, что мы любим и ненавидим, все, во что верим, за что сражаемся, убиваем и умираем, столь же бессмысленно, как и спроецированные на плексиглас образы.
У выхода из лабиринта последний ролик: мужчина и женщина, каждый держа за крохотную ручку ребенка, бегут по травянистому склону под чистым голубым небом – с постепенно проявляющимися на панели следующими словами:
НЕТ НИЧЕГО, КРОМЕ ПУСТОТЫ И ТЕБЯ… И ТЫ – НЕ ТЫ; У ТЕБЯ НЕТ НИ ТЕЛА, НИ КРОВИ, НИ КОСТЕЙ. ТЫ – ВСЕГО ЛИШЬ МЫСЛЬ.
Марк Твен
Я вхожу в другой вестибюль, где у пластикового пакета с телефонами столпилась вся наша группа.
Мы проходим дальше – в большую, ярко освещенную галерею с полированным деревянным полом, украшенными произведениями искусства стенами и скрипичным трио. К собравшимся обращается стоящая на возвышении женщина в эффектном черном платье.
Секунд через пять до меня доходит, что это – Дэниела.
Держа в одной руке бокал с красным вином и жестикулируя другой, она – сияет.
– …восхитительнейшая ночь, и я так благодарна вам всем за то, что вы пришли и поддержали мой новый проект. Для меня это очень много значит.
Дэниела поднимает бокал.
– Salud!
Собравшиеся отвечают тем же, и пока все выпивают, я пробиваюсь поближе к ней.
Она ослепительна. Блистательна. Жизнь бьет из нее фонтаном брызг, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не окликнуть ее. Такой, полной энергии, она была пятнадцать лет назад, когда мы встретились в первый раз. Была до того, как годы жизни – рутина, депрессия, компромисс – превратили ее в женщину, которая делит со мной постель: чудесную мать, замечательную жену, отказывающуюся слушать голосок, напоминающий о том, кем она могла бы стать.
В глазах моей Дэниелы – груз прожитого и отстраненность, пугающая меня порой.
А эта Дэниела как будто парит над землей.
Я стою меньше чем в десяти футах от нее, и сердце у меня колотится – заметит или нет? А потом…
<...>